— В девяностые во многих странах был открыт доступ к инфраструктуре для частного бизнеса. Каковы результаты?
— Результаты разные. В ряде стран это привело к разрухе. Приватизация услуг в сфере водоснабжения и канализации в этих странах вызвала резкий рост тарифов. Опыт либерализации показал, что базовые факторы успеха — не форма и статус собственника, а прозрачность деятельности организации, ее подотчетность, компетентность и добросовестность персонала. Сама по себе либерализация не влияет решающим образом на стоимость и качество услуг. К эффективности приводит простая вещь: налаживание учета, контроля, мониторинг и прозрачность затрат. Недавно мы провели анализ затрат и обнаружили дырки, в которые уходят средства. Условно говоря, мы платим за 100 единиц тепла, а реально в дом приходит 65. Обнаружилось множество таких дырок, которые как бы друг друга подпитывают. Первая — оплата по факту. Вторая — отсутствие приборов учета. Третья — тарифы РЭК, которые устанавливаются без экспертизы потребителей. Эти три дыры так всеобъемлющи, так взаимосвязаны, что сейчас невозможно в этом клубке разобраться. И по факту люди сильно переплачивают.
— В советские времена ЖКХ изначально строилось как дотационная система.
— Не совсем так. Квартплаты хватало на окупаемость ЖКХ примерно до середины семидесятых годов. На это же время, с 1955?го по 1975 год, приходится взрывной рост строительства жилья, жилой фонд за этот период удвоился. Это был колоссальный взрыв! И я, как инженер, понимаю, что если хозяйство разрослось, грубо говоря, в три раза, то затраты на его обслуживание увеличились не втрое, а больше. Рост был настолько сильный, что в какой-то момент (по-моему, где-то в 1975 году) ЖКХ из окупаемого превратилось в убыточное. Принять решение о поднятии цен политически тогда было невозможно. В результате отрасль начала потихоньку становиться убыточной. Одновременно с 1975 года начинается плавное сокращение инвестиций в энергетику. Замедлилось строительство энергообъектов, строительство жилья — все замедлилось. А в восьмидесятые замедлилось очень сильно. И с 1985?го по 2005?й города как бы застыли. А колоссально разросшаяся городская инфраструктура требовала серьезных инвестиций.
Газа нет, электричества нет
— Вы наверняка знакомы с проектами строительства новых городов. Как в этих проектах предполагается решить вопрос энергетики и теплоснабжения?
— Возьмем проект «Большое Домодедово» в Подмосковье. Там планируется построить десять миллионов квадратных метров жилья. По обычной схеме на такой проект нужно было бы порядка трех миллиардов кубов газа в год. Наш институт просили просчитать несколько альтернативных вариантов, поскольку в Москве и Подмосковье нет газа. Ввести газ в столицу и в область нельзя физически, современной инфраструктуры — труб и хранилищ — уже не хватает. Нужно строить новую инфраструктуру. Топлива даже на Москву нет. На то, чтобы построить новые блоки, которые планирует «Мосэнерго», нет топлива и в балансе страны.
— Что же тогда делать?
— Во-первых, просто экономить газ. Например, закрыть пиковые котельные и передавать всю нагрузку на ТЭЦ. Это позволит сэкономить один миллиард кубов газа, а может быть, и больше. Для московского потребления в 30 миллиардов кубов газа это немало. Такие меры закладываются в программу энергосбережения Москвы, которая сейчас будет приниматься правительством. Вот почему «Газпром» покупает «Мосэнерго».
— Чтобы не давать газ?
— Чтобы экономить газ. Первый путь экономии — отказ от устаревших котельных и развитие комбинированной выработки тепла и электричества на ТЭЦ. Второй путь — это сжигание мусора, которым реально можно покрыть от пяти до восьми процентов потребности в энергии. В идеальных условиях — до 10 процентов. И наконец, то, о чем мы с вами уже говорили: ремонт инфраструктуры, регулировка энергопотребления, хотя бы подомовая. Но если по теплу ясно, что делать, и налицо тенденция приближения к европейским нормам, то по электричеству ситуация существенно сложнее. Электропотребление на квадратный метр в России непрерывно растет, потому что появляется новая техника. Раньше на квартирах было три киловатта, потом семь. Сейчас уже по пятнадцать, и это не предел.
Возвращаясь к «Большому Домодедову». Для этого проекта мы просмотрели возможные варианты снижения зависимости от газа. Это мусор. Это угольная суспензия. Можно использовать подмосковный уголь, делать из него суспензию и ее сжигать. К сожалению, очень велики затраты на хорошую суспензию.
— Но шахты подмосковного угольного бассейна закрыты и даже затоплены.
— Идет разговор, что часть из них будет как-то восстанавливаться. Но все станции перевести на уголь сразу — очень дорого. И потом, за эти годы привыкли к газу. Кроме того, разрушена вся угольная инфраструктура. Поломаны угольные разгрузчики, эстакады, поломана в ряде случаев железная дорога, по которой подвозили уголь.
Кстати, в Германии доля бурого и каменного угля в энергобалансе достигает 52 процентов. Атомные электростанции — примерно 30 процентов. Различные возобновляемые источники энергии, в том числе ГЭС, — примерно 10 процентов. Газ — около семи процентов. Скажем, буроугольная электростанция в Шварцпумпе (Бранденбург) на сверхкритических параметрах пара имеет КПД 41 процент. У станции нет дымовой трубы. Газы идут через градирни, выбросы в атмосферу составляют около 10 процентов от нормативно разрешенных законами Германии. При этом отходы золы активно используются для получения гипса и гипсокартонных материалов. Все электростанции снабжены сероочисткой. На 30 лет у буроугольных компаний есть разрешение на эксплуатацию угольных разрезов, и важнейшим преимуществом они считают стабильную цену на уголь в течение этого времени, чего невозможно спрогнозировать для нефти и газа.
— Есть мнение, что у нас ограничение по электричеству во многом связано с несовершенством сетей, с тем, что их мало, что они плохие.
— Действительно, в сетях значительные потери. Мы были удивлены: потери по электричеству в Подмосковье выше, чем по теплу. Они доходят до 15–18 процентов. Возможно, сюда входят потери от несанкционированного отбора. Но если отвлечься от этого, то главная причина — изношенность сетей и трансформаторов. И нерациональные схемы нагрузки. Проблема еще и в изменении структуры потребляемого электричества: была подстанция, там был трансформатор высокого напряжения и низкого. С высокого на промышленность уходило, скажем, 10 киловольт, а с низкого — 0,3 киловольта на жилье. Сейчас же промышленный трансформатор не загружен, бытовой перегружен. Я несколько утрирую, но по существу это так.
— То есть надо менять подстанции.
— Да. В Москве из 106 подстанций в недавнем прошлом к 86 было запрещено подключение, просто запрещено.
— Но если поменять трансформаторы, насколько это облегчит ситуацию?
— Нужно смотреть схему электроснабжения в целом. А когда город застраивается хаотично, как сейчас, то заранее спланировать энергопотребление невозможно. Невозможно спланировать, куда тянуть высоковольтный ввод, куда низковольтный. Или строить станции под каждый крупный проект, как в Сити. Там в цоколе свои станции, на парогазовых установках. Но это палка о двух концах. Потому что есть точные цифры по газу до 2010 года, сколько его нужно. За 2012 годом большой вопрос по газу в стране в целом.
Тепло из земли
— На чем еще можно экономить по электричеству?
— Про сети я уже сказал. Еще один шаг — переход к энергосберегающим лампочкам. «Моссвет» уже практически перешел, сейчас архитектурная подсветка потихонечку начинает переходить. Теперь главное — жилой фонд перевести. Лампочки можно раздавать пенсионерам и бесплатно. На одних лампочках можно по Москве сэкономить несколько десятков мегаватт.
Второй источник экономии — электроотопление. Посмотрите на киоски, где продают напитки, сигареты, они вообще не утеплены никак, потому что нет таких требований. И во всех киосках стоят тэны, которые запитаны от соседних домов за ящик водки. Но даже если они запитаны как надо, то это жутко дорогое электропотребление, которое переводит электричество на отопление улицы. А это десятки тысяч магазинов.
Мы посчитали, что только по одному московскому району можно сэкономить более 20 МВт, переведя эти ларьки либо на водяное отопление, либо на аккумуляторы. Уже есть неплохие системы, ночью набирающие электричество, которое дешевле в три раза. И, само собой, надо утеплять киоски и делать их основательными. Но при всем том надо понимать, что наши люди потребляют в два раза меньше электроэнергии на душу населения, чем потребляют промышленно развитые страны.
— А как быть, если мы дойдем до их уровня?
— Не дойдем. Потому что нет электричества.
— Какие еще источники экономии энергии у нас есть?
— ТЭЦ позволяет использовать две трети энергии топлива, а оставшаяся часть сбрасывается. Условно можно сказать, что треть энергии, получаемой на ТЭЦ, используется для получения электричества, треть идет на отопление, и последняя треть рассеивается на станции, или в прудах-охладителях, или в парящих градирнях. Вот почему, когда энергетики рассказывают нам о своей стратегии и говорят о новых блоках, сверхкритических температурах, хочется сказать: «Вы на новых технологиях проценты ловите, а на градирнях теряете 30 процентов». Зимой это тепло можно концентрировать тепловыми насосами, а летом его можно пустить на кондиционирование в так называемые абсорбционные машины, которые используют низкопотенциальное тепло. На этой теплой воде строят специальные рыбоводные хозяйства, выращивают водоросли, выделяют углекислый газ. Есть одна тонкость — это тепло нельзя транспортировать далеко, его надо использовать совсем рядом с источником. Представляется любопытным проект, когда это даровое тепло направляется в системы вентиляции гаражных комплексов, которые вполне можно сооружать в зоне отчуждения крупных городских ТЭЦ. Кстати, в Токио таким теплом питаются мощные холодильные центры городского рыбного рынка.
— А почему у нас не используются такие низкотемпературные источники и преобразователи?
— У нас тепловые насосы не пошли пока по многим причинам: психология, необходимость дополнительных затрат, неготовность застройщиков брать эту технику. Ситуация в стране не стимулирует применение новой техники — и так все возьмут. А любой новый проект — это риск и затраты. Нужны законодательно установленные технологические коридоры, которые бы стимулировали застройщиков к использованию технологических инноваций в строительстве. Скажем, как в Японии, можно установить обязательный уровень ежегодных отчислений на НИР и на установку инновационного оборудования. Но есть еще одна проблема с использованием низкотемпературного тепла: у нас холодный грунт. Что делает тепловой насос? Он берет тепло, допустим, 12 градусов, и делает из него тепло 30 градусов посредством термического цикла. Но при этом потребляет немного электричества. Чем выше нижняя граница источника, тем больше его эффективность. В качестве источника низкопотенциального тепла кроме почвы можно использовать сточные воды, вентиляционные выбросы, если они уходят централизованно. На некоторых одиночных зданиях получен хороший эффект, но в целом тепловые насосы находятся на грани окупаемости. Их окупаемость, конечно, не год, не полтора, а восемь-десять лет или даже больше.
Сейчас часто подается, что это западная разработка, но, замечу, еще в СССР велись работы по тепловым насосам там, где они могли заведомо эффективно функционировать — в Средней Азии и Закавказье. Они, кстати, там и были. В Грузии было полно тепловых насосов.
— А сейчас у нас есть примеры такого рода комплексного использования энергии?
— Четыре года назад на конференции «Москва — энергоэффективный город» вижу объявление: предлагается экскурсия в какую-то гостиницу, где работает на протяжении десяти лет несколько сотен тепловых насосов. Думал, ошибка — ну от силы десять… Переспросил у организаторов — подтвердили, что сотни. Бросаю все дела, едем. Оказывается, это «Ирис-Отель» на Дмитровке. Все правда. У меня глаза на лоб от того, что за все годы никто не написал ни статеечки по этому поводу. Как это работает? Есть общий контур, в котором циркулирует вода 14–20 градусов Цельсия круглый год. А в каждом номере стоит тепловой насос. Приезжает эскимос, ему жарко, он включает его в режиме кондиционирования, тем самым себе берет холод, тепло сбрасывает в контур. На другом конце «Ирис-Отеля» живет индус, и ему, наоборот, нужно потеплей. Он берет тот излишек, который кинул в систему эскимос. Другое дело, что вопрос в размере. Размер этой гостиницы позволяет создать единый контур и из него давать кому холод, кому тепло.
Нужна стратегия
— Насколько окупаемо строительство новых электростанций и ТЭЦ?
— Если строить не ТЭЦ, а просто электростанцию, на самом современном парогазовом оборудовании, то электричество будет стоить свыше двух рублей за киловатт-час. Сейчас РАО покупает в среднем за 60 копеек, а продает за два рубля. Можно сказать, что сегодня строить электростанции в Москве без тепловой нагрузки для инвестора невыгодно. Уже есть несколько конкурсов, выигранных так называемой Московской распределенной генерацией, на две-три небольшие парогазовые электростанции. Конкурс выиграли и не строят. Потому что невыгодно.
Это во многом результат политики РАО ЕЭС. В РАО воспользовались тем, что ТЭЦ вырабатывает два продукта: тепло и электричество. И все расходы относили на производство тепла. В результате себестоимость электроэнергии на ТЭЦ составила 17–25 копеек за киловатт, а продавали ее в пять-шесть раз дороже. Где еще можно найти такую рентабельность? То есть производство электричества для РАО становилось невиданно дешевым, зато тепло было безумно дорогим. Считали, что города никуда не денутся, вынуждены будут тепло купить. В результате во многих городах, чтобы не зависеть от РАО, построили кучу котельных, а тепло от ТЭЦ перестали брать, чем еще больше ухудшили ситуацию. При этом РАО стало не хватать денег на развитие. Начали привлекать иностранных инвесторов, чтобы им еще потом платить огромные дивиденды. Поднимите открытый анализ РАО Счетной палатой, там все написано — сколько средств расходовалось на производство и сколько было истрачено на дивиденды.
— Получается тупик: газа нет, потребление электричества будет расти. Наверное, кто-то должен составлять общероссийские балансы тепла, энергетики?
— Они делаются фрагментарно. А чтобы создать общероссийские балансы, необходимы топливно-энергетические балансы регионов. Сейчас некоторые регионы начали для себя потихоньку это делать. Но нужно, чтобы это было законодательно предусмотрено. Должен быть закон о разработке такого рода балансов субъектов федерации и крупных городов. А это непросто — статистика под это не заточена. К сожалению, там все размазано — свести баланс представляется крайне затруднительным. По Москве мы свели, наш институт в том числе занимался. Но и там остается ряд лакун. Те же потери в сетях — восемь или 12 процентов. А по воде ситуация еще хуже. В балансе «Мосводоканала» на необъясняемые прочие расходы относится воды чуть ли не больше, чем на промышленное потребление. Поэтому, наверное, не случайно появились предприниматели, которые начали скупать водоканалы в маленьких городах. Говорят, что это фантастический бизнес! Вкладываешь, грубо говоря, десять копеек и просто стрижешь купоны.
— Балансов нет, уже нет и РАО ЕЭС, которое должно было бы их составлять. С кем все это обсуждать? Получается, что вообще не с кем. Или, точнее, число субъектов будет настолько велико, что придется по каждому поводу снимать Кремлевский дворец, чтобы собрать всех заинтересованных лиц.
— Должно быть тщательно и детально проработанное законодательство, в котором каждый субъект найдет ответы на свои вопросы. Правда, не знаю, возможно ли это. По большому счету, нужна стратегия комплексного развития энергетики на федеральном уровне. Причем не ГОЭЛРО-2, а, возвращаясь к Вернадскому, нужна стратегия рационального размещения производительных сил страны. И в целом нужна концепция территориального развития государства. У нас есть настоящий вызов — территория. Если мы будем знать, где у нас будет такая-то промышленность и когда она будет создана, тогда будет ясно и что делать с энергетикой.
Но надо понимать, что нельзя перескочить из нынешнего нашего состояния сразу к энергоэффективности. Сначала мы должны поставить счетчики и посчитать топливно-энергетический баланс (ТЭБ) каждого города. Когда мы посчитаем ТЭБ города, то поймем, какие нормативы и тарифы должны быть. Следующий шаг — постановка системы диспетчеризации, которая покажет, что реально происходит. Когда мы этот шаг сделаем, то поймем, где у нас потери. И сможем залатать дыры. Следующий шаг — новая техника, автоматизация. И уже затем национальная концепция. Это принципиально важная штука — должен быть алгоритм движения.